Драгоценности Парижа [СИ] - Юрий Иванов-Милюхин

— Куда ты устремилась, Софьюшка? — одернул он ее. — Нам самое время переждать непогоду.

Она покорно опустилась на лавку, положила руки на столешницу. Подозвав дочку хозяина, Дарган заказал еще по кружке пива с кусочками сушенного мяса. В это время в зал ввалилась распаленная ездой ватага пропитанных пылью уланов, старший расстегнул воротник кителя:

— Черт меня дернул связаться с этим подпоручиком, — в сердцах пристукнул кулаком по столу бравый корнет. — Продолжали бы двигаться по главному тракту, результат был бы весомее, а мы заехали в нехоженную глушь, ни дорог, ни приличных заведений.

— Ищем какого–то солдата с парижской шлюшкой, когда в приказе ясно написано задержать преступную группу из казаков в черкесках и одной французской девушки, она, мол, является главарем банды. Чистая неразбериха, — поддакнул пристроившийся рядом полнокровный прапорщик. — Я еще поверю, что сундук с драгоценнотями захватили казаки, мамзелька подсказала, они взяли и тряхнули богатого мусью, это на них похоже. Но чтобы мешки с деньгами были у солдата с простой девкой — нонсенс.

— Напутал подпоручик, как пить дать, или больной на голову. Корчмарь!

— Я тут, панове, — отозвался толстяк. — Что прикажет вельможный пан?

— Всем по чарке вина и по кружке пива!

— Слухаю пана.

— А потом накормить.

— Я весь тут.

Корчмарь с дочкой завертелись юлой, из боковой двери выскочила дополнительная сила в виде сына и жены. Они начали шустро загромождать столы кружками и тарелками с едой. В середине появились пузатые бутыли с темной наливкой.

— Я сразу сказал, что этому подпоручику только за бабьими подолами таскаться, — продолжил развивать доводы корнета прапорщик. — Ранение показывал, мол, под Фонтенбло в атаку ходил, за что наградили Анной.

— После окончания военной кампании с Наполеоном Анны удостоили почти весь офицерский корпус, — отмахнулся корнет. — Ему деньги были нужны, не заметил, как заблестели глаза, когда я сказал, что за поимку преступников назначена награда в десять тысяч рублей?

— Как было не заметить, когда руки заходили ходуном, — прапорщик припал к краю кружки с пивом. — Пальцы холеные, словно у карточного шулера.

— Из столичных хлыщей, они привыкли проматывать целые состояния.

Дарган угнул голову, искоса взглянул на девушку, та подалась вперед встревоженной птицей, впитывая каждое слово уланов. Наверное, она все–таки схватывала суть разговора двух унтер офицеров. Казак толкнул ее коленом, глазами показал на выход, девушка отпила из кружки и пошла к двери, стараясь закрыть лицо подаренным Дарганом платком. За нею тронулся он, старательно изображая раненного в ногу солдата. За спиной разгоряченные спиртным уланы наращивали обороты, из всех насторожился лишь рыжий конник у стойки, он впился в спины уходящим. В это время его отвлекла дочка корчмаря, что позволило посетителям выйти на улицу, заторопиться к лошадям. Оба уже сидели в седлах, когда из–за угла на площадь вылетел обсыпанный пылью всадник. Девушка с тревогой признала в нем подпоручика из обоза, переглянулась со спутником. Видимо, ловелас решил не делиться обещанной за поимку преступников премией, участвуя в погоне сам. Он бросился ко входу в корчму и лоб в лоб столкнулся с рыжим уланом, который как раз выходил на улицу. Новое замешательство помогло беглецам завернуть в переулок и пустить коней в галоп.

Они успели вылететь за окраину селения, когда Дарган заметил, как стелется за ними по улице патрульный отряд. Впереди насколько хватало глаз темнели перелески, перемежаемые желтыми убранными полями, в них можно было спрятаться, продвигаясь в сторону границы. Но до деревьев надо было еще доскакать. Дарган пожалел о том, что по приезде в деревню не успел поменять лошадей, чувствовалось, что кабардинец здорово устал, как и дончак под девушкой. Он бы смог перескочить на одного из свободных жеребцов на ходу, но вряд ли такой маневр был подвластен спутнице. А дончак выдыхался, скоро он стал припадать на передние ноги, расстояние между убегающими и преследователями сокращалось. И казак решился, подтянув за поводок бегущего следом каурого, акробатом перескочил ему на спину, благо, уздечка с него не снималась. Замотав конец веревки на седле кабардинца, чтобы цепочка из свободных лошадей не порывалась, приблизился к девушке, рывком пересадил ее на седло впереди себя. Затем подтащил бежавшего за дончаком коня и птицей перелетел на него, вцепился в жесткую гриву. Теперь облегченный дончак оказался позади ведомой им лошади, то, что она была без уздечки, не смутило казака. Знакомыми приемами, он заставил жеребца вырваться из группы и стрелой помчаться к ближайшему перелеску, за ним рванулся весь маленький табун. Но расстояние не сокращалось, орловские рысаки под уланами отличались редкой выносливостью, а когда по лицам захлестали ветви деревьев, преследователи почти повисли на хвосте. Махнув девушке рукой по направлению к следующему перелеску, Дарган скинул с плеча ружье, насыпав пороху на полку, нажал на курок. Он целился поверх уланских голов, у него не возникало мысли стрелять в своих не только потому, что это считалось большим грехом, ко всему он был потомком примкнувшим к староверам казаков донского атамана Некрасова, завещавшим: «В Россию при царях не возвращаться, родину любить, в русских при ведении военных действий не стрелять». Некрасовцы осели везде — на Кавказе, в Турции, на берегах Дуная — но наказ для всех был одинаков.

Меж тем уланы сбавили напор, скорее всего, их остановила мысль, что война уже закончилась и негоже рисковать жизнями из–за беглого солдата. Лишь один продолжал упорно приближаться к кромке перелеска, это был подпоручик из санитарного обоза. Настойчивость хлыща вызывала бешенство, Дарган знал, что им движет одно желание — добыть деньги любыми путями. Хотелось выскочить навстречу и срубить неразумную голову, вряд ли ловелас оказал бы достойное сопротивление. Перезарядив ружье, казак влупил картечью, стараясь, чтобы заряд прошел рядом с плечом унтер офицера. Подпоручик откинулся в седле, схватился за правую сторону лица, видно было, как щека окрасилась кровью. Но и это не остановило его, им владело убеждение, что с раненным солдатом справиться он сумеет, зато деньги в мешках достанутся только ему. Ведь в донесении разговор велся лишь о цепочке с медальоном, принадлежащей сонму французских кардиналов, а он сам был представителем русских столбовых дворян. Значит, имел право на часть сокровищ.

Безрассудность молодого повесы сгубила его, на скулах у казака расцвела ярость, с которой он рубил французов в капусту, к тому же вспомнились насмешки по поводу происхождения. Как только подпоручик ворвался под сень деревьев, Дарган пустил коня навстречу, взмахнув шашкой, выбил саблю из рук противника, заставил его заюлить глазами в поисках защиты. Ее не оказалось, вокруг закружился белый саван смерти. Дворянин вырвал из–за пояса пистолет, направил в грудь казаку, но и этот ход не принес результатов. Дарган нагайкой играючись подцепил оружие за дуло и дернул на себя. Он видел, как противник оделся в белую простынь, как сковал того смертельный ужас, но на его заросшем светлой щетиной лице жалости не отразилось. Подождав, пока подпоручик осмыслит роковую ошибку, казак со свистом рассек воздух клинком, подворачивая его так, чтобы над плечами не возвышалось даже малого выступа. Голова повесы дрогнула бровями, неспеша скатилась на землю. Дарган снял с пояса истекающего кровью всадника кожаный пенал со свинцовыми пулями, мешочек с порохом и пыжами, затем столкнул тело с седла, поймал за уздечку шарахнувшуюся было лошадь. За деревьями замелькали уланские мундиры с золотыми пуговицами, конники продолжали осторожно двигаться вперед. Он сделал из пистолета выстрел в воздух, рысью направился к следующей группе деревьев. Следовало поскорее замести следы, чтобы оторваться окончательно, хотя, он был уверен, что после всего, что произошло, уланы вряд ли посмеют углубляться в чащу.